Ляшко Н - Стремена
Н. ЛЯШКО
СТРЕМЕНА
I.
Окна в ледяных бельмах. Сквозь бельма мутным молоком просачиваются
дни и тусклые, пронизываемые фонарем с перекрестка, ночи.
Между бельмами, против смятой постели, печь. Приземистая, в кирпичах.
Длинным коленом труб впилась у двери в стену и слушает. Вот-вот услышит,
откроет сизый от золы, закопченый рот и зашамкает.
Дни напролет, - порою и вечера, - дверь на замке. А вокруг глаза.
Глядят со стен, с простенков, с двери, с бока шкапа, - нарисованные и
более жгучие, чем живые. С кусков картона, бумаги, полотна, холста и фа-
неры, прибитых друг на друга, - чтоб не видно было лиц, - светят из волн
графита, угля и красок, огромные и маленькие, круглые и вытянутые.
Под их взглядами, когда дверь открыта, даже живое багровеет и спешит
прочь. А каково под замком, когда бельма не впускают ни дней, ни но-
чей?.. Глаза пронизывают, наваливаются. Шестьдесят пять пар, а кажется,
их тысячи.
Жгут и судорожат глаза убийц и убиваемых.
Глаза мучителей вызывают гнев.
Глаза унижаемых, бессильных, глупых, голодных знобят.
Глаза рабов толпою: одни покорны, просящи; другие взметнули ресницы и
будто плывут по воздуху; третьи увидели страшное и замутились; в четвер-
тых кроваво полыхает Карманьола.
Глаза нищих молят и изучают.
Глаза пьяных горят из тины.
Глаза предателей перегорожены: льстят и выжидают.
Глаза покорившихся - в дыму.
Глаза довольных лоснятся блеском луж.
Детские раскинулись звенящей стаей.
Глаза лошадей, коров, баранов, собак и филинов горят мудрым скотским
покоем.
Под взглядами покоробились стулья, кресло и диван провалились,
мольберт посерел, стена позеленела и столик с эскизами загрязнился. Под
взглядами и труба выросла, - они заставили печку отростить ее, впиться в
стену и слушать.
Глазам тягостно под бельмами окон на третьем этаже. Тот, кто сорвал
их с лиц на улицах, в очередях, на собраниях и манифестациях, не тюрем-
щик. С ним они летели к задуманному. А теперь некому мчать их, некому
любить и ненавидеть. Они за бельмами, а он в больничной палате. Десятки
лет батрачил и рисовал, рисовал. Десятки лет жизнь глядела ему под руку
и смеялась:
- Я - камень, мазней не пробьешь меня...
Смех этот огнем вливался в его тело, в его сердце и выпрямил их. В
революцию, в холод и голод, с кисти в холодных пальцах, с мысли в голод-
ном теле брызнуло светом. И все отпрянуло от оживших холстов, бумаги,
красок, угля и графита:
- Смотрите, смотрите...
Но победившие руки упали. И каждый раз, когда в коридоре раздавался
шум, глаза приказывали печке:
- Слушай, кто там? Не он ли?
И дрожали от желания спрыгнуть со стен, толпой в сто тридцать зрачков
удариться о дверь, - и на холод. Заглядывать на улицах в глаза людей,
пугать выставки, где к полотнам приклеены клубники, апельсины, разлагаю-
щиеся домики и немые речушки. И нестись вдоль Москвы, - в больницу, к
творящим рукам.
II.
Среди глаз висит странный портрет. Автора его называли и не раз назо-
вут полоумным, выскочкой. Обычно авто и просто портреты - даже самые
смелые - это груди, плечи, лица - и все. Нарисуют человека, он и улыба-
ется с полотна. И не подозревает, на какую пытку обрекли его кистью. Лю-
ди гадают перед ним: кто он? что любит? что ненавидит? куда рвется? к
чему? Ощупывают его: вот нос. Похож на римский. Значит, еще в Риме были
такие. Щупают глаза: светлые. А где нет светлых глаз? - и в Вычегодском
крае, и на Украине, - везде есть. В глазах радость или грусть. А кто на
свете не грустит, не радуется? И тот, кто пред
